Собрались все люди на Николу, гулянка была интересная. Все веселились, плясали, песни пели. И вдруг, после обеда приезжает Филипп Курков из Износок, и говорит: «Война». Тут все сразу померкло, поблекло, люди стали расходится с гуляньев, стали уводить детей домой. Как-то стало грустно. Показалось, что даже солнце спряталось. И началось тут. Стали призывать из военкомата на войну, некоторые прошли 40 дней подготовки.

20 сентября к нам пришли немцы, пришли ближе вечером, часа в четыре. Велосипедов наставили по огороду. Зимней одежды на них не было. Были одеты во френчи с карманами и интересно, как помню, оружия не было у них. Ну и разместились они, лошадей поставили во дворы, коров жители загнали в огороды. Надо заметить то, что в то время немцы не трогали никого.

Убрали из дома столы, натащили соломы, ночью читали что-то похожее на молитвенник. Мы с теткой на печи спали.

Когда немцы уходили, то оставили нам бумажный мешок сухарей и мешок марок. Но я тогда не понимал, мне было 4ри года, я потапливал ими печь. Помню, как сейчас, вот такие голубеньки, 3 – 5 марок было написано.

Немцы ушли. Стало как-то свободно. Жизнь потекла как до войны. В общем, все стало нормально. А потом, как раз перед новым годом немцы стали отступать. Прошли мимо нашей деревни, через деревню Васькино, которая находится в 2.5 км от нас. Бабка Маркелова рассказывала, что, «Марья Павловна», так звали мою маму, «Спешите, спешите». Я из-за штор посмотрел, а они спешат. Всю ночь отступали. И когда отступали, немцы остановились в 8 км от нас, в д. Ежовка (Ежевая). Здесь наши войска пришли. Киномеханик в доме бабки Анюши Суворовой, кино стал крутить «Свинарка и пастух». Народ собрался и даже не испугался, что немец рядом, а ведь всякое могло быть. Мы то не знали, это потом из газеты узнали, что в эту ночь старший лейтенант Костя Лосев, медсестра и еще два солдата выезжали к Холмам и ставили мины. Они были на лыжах, т.к. была зима. А их засекли. Немцы когда шли на Ивановское или с Ивановского на Федюков. Шли впереди танков и светили фонариком и напали на следы. Стали их преследовать и ранили старшего лейтенанта. Ну его медсестра и солдаты тащили до штаба. Он остался жив.

У нас в доме была комендатура. Был тут старший лейтенант Журавченков.  Были здесь инженерные войска, которыми командовал Трофимов Алексей. Ему было 24 года. Ему старший лейтенант комендант сказал: «Алексей, тебе надо в штаб переходить на службу». А Трофимов ему ответил: «Погибну честно за Родину, а в штаб не пойду. Я не могу бросить ребят». Остался ли он жив, я не знаю.

Рядом с нашим домом как-то взорвалась бомба. Мы спал на печи. Мама спала с Любой. Люба — это моя младшая сестра. Обняла ее рукой. Спросонья я видел огненную вспышку. Осколки изрешетило весь потолок, матери зацепило за рукав и от решетило в стену. А политрук Василий Васильевич, фамилии не помню, звание майор, спал около стены, выбило стекла и осколки на него попали, а он жив остался.

Наступила весна и наши войска переехали ближе к передовой.

Мы были эвакуированы два раза в 42 и 43 году. Первый раз в д. Фокино, а второй раз за Медынь.

Дорого зимой проходила через пруд, а весной, немец не знал и в пруд влетел на мотоцикле. Его вытащили ребята, подростки 12ти летние. Они высушили его. Вел он себя не агрессивно. Агрессивно они вели себя, когда отступали от Москвы.

 

Отряд Десантников.

Был дом на отшибе Юхнова. Немцы собрали все жителей и ребятишек и заперли в этом доме.  Примерно человек 50. И так сидели они три дня. Там у кого была вода в бутылках, у кого не было, голодные. Закрыты были, а закрыты были не на замок, а всего лишь на цепок и палочка вставлена. Не выйти, все боятся. Куда не сунешься везде немцы. И тогда вдруг женщины слышат разговор: «Вань, да тут люди никак». Как потом оказалось, это были десантники. Раз, открывают дверь: «Выходите. Что вы тут сидите? Немца уже нет». Вот такой был случай.